Глава 7 Первая любовь Алексея

Утром Клавдия предложила Елене и Алексею пойти погулять, а еще лучше собрать грибы.

— Чего толочься тут? Ступайте на воздух! Направо от Центральной улицы будет «негритянский квартал». Там низинка и болотисто, в основном рабочие и служащие живут с детьми и внуками, а налево «белый квартал», там повыше и посуше, коттеджи заводского и городского начальства, собаки и теннисные корты. Так вы пройдете наскрозь между этими двумя кварталами, выйдете за общество, а дальше вдоль реки в лесок свернете, там полно всяких грибов, и белых и красных.

— Как в гражданскую! — пошутил Николай. — И вы их — хрясь! Хрясь!

— Я обедом займусь, а ты, Николай, чем шутить, за тортом в город лучше отправляйся — должок за тобой! И винца некрепкого купи, надо же как-то отметить приезд племянницы.

Вышли к реке. Полюбовались видом. Как водится, один берег был крутой, а другой пологий. Крутой берег напоминал тушу кита, поросшую лесом, в котором виднелись крыши домов. Огибая берег, по темной воде скользил катер, за ним острым углом расходились волны — и казалось, что кит вот-вот шевельнется, опрокинет катер и поплывет прочь, а за ним сразу откроется безбрежный водный простор и сразу станет еще светлее и еще легче жить.

В воздухе чувствовалось приближение осени. Но непонятно откуда, из июля, наверное, прилетел тяжелый, желтый с черным, шмель. Он опустился на травинку, и та согнулась, как под золотой каплей меда.

Прошли мимо заводи, поросшей кувшинками.

— Пуантилизм возник вовсе не из выводов научного цветоведения о разложении сложных тонов на чистые цвета, — сказал Елена. — Так уверяли критики Синьяка и Сёра. Он возник из созерцания вот таких разноцветных круглых листочков кувшинок в стоячей зеленой воде.

— Ты права, еще добавь к ним разноцветные листья, — сказал Алексей: — В институте я часто предавался осенней меланхолии. Я сейчас не о пуантилизме. Как-то иду по аллее вот так же в сентябре, месяц выдался необычайно теплым, прямо летний, а под ногами желтая сухая листва, сгоревшая в августе. Иду и сочиняю: «Лето над головой, Гляну под ноги — осень. А в душе зима». Смешно сейчас — чего грустил? Какая там зима? Двадцать лет всего!

На выходе из общества они заглянули в магазинчик купить бутылку воды.

— Леша, ты? — всплеснула руками полная продавщица лет сорока. — И не узнать! Такой большой стал, красивый!

— Здравствуй, Валя, — сказал Алексей. — Рад видеть тебя. Ты тут так и работаешь?

— Как видишь. А это твоя девушка? Или сестра? — подмигнула Валя.

Молодой человек пожал плечами. Лена с удивлением глянула на него и вышла.

— Чего это ты? — с насмешкой спросила она спутника. — Сконфузился? Или не знаешь, к кому меня отнести?

Алексей снова пожал плечами, но ничего не ответил. Явно, его огорошила эта встреча с продавщицей. Неужели эта бабенка что-то значила для него? Елену поведение молодого человека сбило с толку, отчего настроение сразу упало, как если бы она с упоением слушала хрустальные «Грёзы» Дебюсси, а их вдруг перебили неистовые «Половецкие пляски» Бородина — тоже прекрасные, но совсем из другой оперы.

— У нас тут раньше дача была, — произнес, наконец, Алексей. — Когда отца перевели в Москву, дачу продали. А Валентина, сколько помню, всегда здесь работала.

Ясно, что у Алексея с продавщицей что-то «было», но Лена не стала тормошить спутника расспросами. Молодой человек какое-то время шел молча, а потом спросил:

— А у тебя кто был первой любовью?

— Разумеется, ты, — тут же ответила Лена. — Кто же еще? Ты сомневаешься?

— Хочешь, расскажу тебе о моей первой любви? Не любви даже, а… а о…

— Половом партнере, — подсказала Елена. — Вернее, партнерше. Ты не смущайся. Я достаточно взрослая, чтобы меня шокировали признания о том, как тебя совратила, словно Лолиту, эта Гумберт в юбке.

— А ты злая. Ну, слушай. Мне тогда было лет тринадцать. Ты наверняка помнишь, какие чувства испытываешь в этом возрасте к противоположному полу. Прямо скажем, непреодолимые влечения. Просто реактивную тягу.

— Да? — фыркнула Лена. — Не замечала!

— Нельзя сказать, что эти чувства свалились на меня неожиданно, но когда пришли, что делать — не знал. Лебедушек в классе и во дворе уже разобрали, одна из них даже родила. Лето я всегда проводил на даче. Валентине тогда лет тридцать было. Может, меньше. Неважно. Понятно, я на нее никакого внимания не обращал. Тетка и тетка. А она, похоже, на меня глаз положила. Как вышло, не знаю, но вдруг я стал замечать, что она неравнодушна ко мне. Беру хлеб, молоко или ириски, а сам не могу оторвать взгляда от нее, особенно от груди и шеи. Она прекрасно видела мое состояние, можно сказать, руководила им и не спешила обслуживать. Как-то зашел за хлебом. Других покупателей нет. Валентина долго выбирала буханку поподжаристей, повыше, поворачивалась, наклонялась ко мне через прилавок, вздыхала, глядела в глаза. А по мне дрожь. Как по реке от ветра. Она улыбается, говорит что-то, что — не пойму, касается своей рукой моей... Навалилась животом на прилавок, показала белую полную грудь и придвинулась так близко, что не поцеловать было просто нельзя. Ну, я вытянул губы бантиком и клюнул в ее влажные губы.

Елена с досадой отметила, что ее «забирает» рассказ Алексея, но при этом она совершенно не ревновала его к похотливой продавщице! «Неужели мне всё равно?»

— «Погодь-ка», — деловито сказала Валентина, — продолжил Алексей. — Лена, может, тебе неприятно слушать это?

— Нет-нет, приятно. Правда, приятно.

— Подняла откидную полку на прилавке, задела меня бедром, выглянула из дверей, развернула табличку надписью «Закрыто» и задвинула засов. Подошла, прижалась, коленкой потерлась об меня, а потом за руку молчком потащила в подсобку. А у самой на лице такое счастье нарисовано…

В углу лежанка стояла, на ней пустые мешки, какая-то хламида. Там я и пал. Толком и не помню, как. Судорожно как-то и уж очень быстро. Уж извини за эти подробности. Стыдно стало. А она гладит по голове и шепчет: «Дурачок ты мой, маленький ты мой, молодец, хорошо, всё хорошо...»

Потом выпустила, сказала: «Ты молодец. Надо только малость потренироваться. В любви, как в спорте, надо тренироваться и побеждать, — вот тогда я в первый раз и услышал о любви. — Вечером приходи, перед закрытием».

«Не дрейфь, получится, — сказала она вечером. — Ты ж парень. Да ты убедишься сейчас».

Убедился. На всю жизнь усвоил ее урок. «Больше не приходи», — сказала она, поцеловав меня на прощание.

«Почему?» — вырвалось у меня. Дитя, чего ты хочешь?

Она улыбнулась.

«Узнает муж, зарежет, и тебя, и меня. Зачем нам это? А у тебя всё будет хорошо. Делай, как сегодня. Главное, не спеши. В любви, как в жизни, никогда не спеши, лучше нигде уже не будет».

— Зачем ты мне рассказал эту… эту пастораль? — спросила Елена. Она видела, что он нарочно рассказал ей об этой пошлой связи, не просто рассказал — смаковал детали (дьявол в деталях!), но почему рассказал — она не могла понять. «Или она для него вовсе не пошлая? Господи, с кем я опять связалась?!»

— Ты же сама попросила! Сказать, зачем? Затем, что ты мне не рассказала о своем Модильяни. А? Хотя, не знаю почему, но мне нравилось, когда ты называешь меня Амедео.

— А что о нем говорить? Гениальный художник и сумасброд. Болтают, одна из его женщин была очень похожа на меня.

«Нет, он не Амедео, — окончательно убедилась Елена. — Вряд ли Моди стал рассуждать об этом. Для него это сущий пустяк».

— Это не я злая, — сказала она. — Это ты злой. Как можно любимой девушке рассказывать то, что ты рассказал?

— Любимой? — рассеянно произнес Алексей.

После ужина с тортом и полусладким шампанским Алексей уехал домой. Лена не вышла провожать его, сказала, что натерла ногу. Она долго не могла уснуть, пробовала читать, пыталась сочинять стихи. Но утром вспомнила лишь четыре строки: «Куда ты, на ночь глядя, едешь? — / Ведь дальше всё равно не будешь. / О юности прекрасной бредишь? — / Уймись, минувшее забудешь». Потом вдруг вообразила себя глубоким стариком и экспромтом продекламировала удивленной тетке самоуспокоительные вирши: «Постой, старик. Идешь куда, / Передвигая ноги еле? / Иди-ка лучше никуда, / Поскольку это ближе к цели».