Часть II

Быть собой

Будь собой. Прочие роли уже заняты.

Оскар Уайльд

Глава 1 Тетка Клавдия

Клавдия встретила Елену сухо. Не обняла, не улыбнулась, заставив буквально на пороге повернуться три раза. Поджав губы, бросила:

— Добра девица! В бабку — мамку мою. Чего это ты напялила на себя? Снимай кацавейку и облачайся в нормальную кофту. Есть или мне достать?

— Да какая же это кацавейка, бабуля? Это кардиган с мехом. «Лоск и утонченность облика».

— Ну, у вас там облик, а у нас обличье. Летом в мехах одни звери ходят. Ты погляди на себя! Фу! Не вздумай людям в этом показаться!

— Да уж показалась, — буркнула девушка. — Не померли.

— Располагайся. Как отец, мать? Не сутулятся?

— Да спасибо, бабуля. Прямо ходят.

— Телеграмму на днях прислали. Лет десять не слыхать было о них, а тут — целая телеграмма. Встречай дочку, пусть поживет недельку-другую. Чего в городе-то не живется?

— Воздуха мало, бабуля.

— Какая я тебе бабуля? Тетка Клава я — так и зови. Твоя мамка сестра мне, родилась, когда я уже замуж вышла. И дядька есть у тебя. Моложе меня на год, но тоже Кощей. Познакомишься еще. А воздуха тут — задышись, всем хватит!

Попили чаю с пирожками. Тетка уложила племянницу на какую-то лежанку за дверью отдохнуть с дороги, а сама занялась хозяйскими делами. Лена исподтишка подсматривала за суетящейся Клавдией. Тетка, заметив, что та не спит, спросила:

— Не спится? Тогда помоги мне. Сейчас всё равно фотограф придет. Щелкать будет. Ты меня прибери, чтоб «облик» презентабельный был.

— Хорошо, ба… тетка Клава.

— Вот тут пригладь, а то вечно вихор торчит, как у мальца! И платочек поправь. Пойду в горницу погляжусь в зеркало, а ты после меня поправь, чтоб достойно было. Тут будь. Я кликну. Пирожка еще поешь. Этот с картошкой.

Тетка направилась в другую комнату, а Лена с удовольствием откусила пирожок. Клавдия пару минут шумела, чертыхалась за стеной. Потом смолкла и вскоре позвала:

— Заходи, племяшка!

Лена, жуя пирожок, зашла в зал и едва не поперхнулась. Посреди комнаты на столе стоял гроб, вокруг него горели свечи, а в гробу, скрестив руки на груди и зажав свечечку, с закрытыми глазами лежала тетка Клавдия. Девушка испуганно попятилась, больно ударившись о дверной косяк.

— Ты осторожней! Косяк выворотишь! — открыла глаза тетка. — Как я тебе? Надо в облике локон менять? Или шпильку? Поправь, ежели не так.

Племянница, с трудом проглотив кусок пирожка, подошла к столу. Тетка лежала смирно в веночках-цветочках, повязочках, как натурально усопшая. Не бабка, а огурчик. Краше в гроб уже и не кладут.

— Всё нормально, — промолвила Елена. У нее пересохло во рту и стало страшно тоскливо. «Господи, дурдом! Куда я попала?» — билась как птица в клетке мысль.

— Да ты не бойся. Фотку я хочу сделать заблаговременно, а то помру, где фотографа возьму, чтоб память обо мне оставил? Да и на крест личность мою закрепить надо будет.

Лена не знала, что и сказать. Слышно было, как жужжит муха меж стеклами. Потом к дому подкатил мотоцикл. Постучали в дверь.

— Есть кто? — послышался мужской голос. — Хозяйка, дома?

Тетка махнула племяннице рукой — иди мол, приглашай искусника.

— Деньги вон, на трельяже. Со всех сторон пусть снимет! — прошептала Клавдия, закрыв глаза и улыбаясь. В этот момент лицо ее прояснилось, словно солнце заглянуло в дом. Такой ее и увидел фотограф:

— С лукавинкой бабуля.

— Тетка она мне. — Елена с трудом справилась со смятением. Когда она столкнулась на пороге с молодым человеком, ей показалось, что это Модильяни. — Тетка Клавдия.

— Хорошая фотка выйдет, — кивнул фотограф. — Подсвети-ка, девица-красавица, фонариком вот так. Ага. Вот, отлично! Отличная бабка. Тетка. С лукавинкой. Как живая!

— Сколько я должна?

— Фотки принесу, тогда и расплатишься. С лукавинкой!

Фотограф поворотился уходить, а бабка села в гробе и спрашивает:

— Милок, а фотографии скоро будут готовы? — И ногу уже из гроба выносит.

Готовый ко всему, но только не к воскресению мертвых, мужчина, не пикнув, брякнулся на пол. Через несколько минут он очухался и тут же истребовал у воскресшей гражданки «настойки для компенсации морального стресса». Его просьбу тут же исполнили, и именно настойкой.

— Смородиновая. Знакомься, милок, — сказала Клавдия, протягивая фотографу пирожок с картошкой. — Это моя племяшка из города на Неве. Он теперь Санкт-Петербург называется. Слыхал о таком? Столица! Северная! Погостить приехала, поглядеть, как мы тут живем…

— И собираемся помирать, — пошутила племянница. «Не он, нет! Да и откуда он тут? А я откуда? Нет, нет, нет! Дьявольски похож…»

— Слушай, милок. Я деньги приготовила. Может, картошкой возьмешь? Мне сподручней будет. Вон мешок стоит.

— Возьму, — согласился тот. — Завтра.

— Да бери зараз. Чего он тут будет ждать тебя? Забирай!

— Спасибо, мамаша! Завтра фотки будут с утра в лучшем виде!

Фотограф покинул клиентку и на мотоцикле с люлькой, в которой лежал мешок картошки, поспешил убраться восвояси. Не успела Лена спросить, зачем тетке понадобилось фотографироваться, больна, что ли, и — главное — откуда этот фотограф, как та уже умчалась по делам.

— Я член правления. Заседание сейчас, — не без гордости сказала она. — А ты отдыхай. Больше никто не потревожит.

Клавдия ушла, а перед глазами Лены был не гроб с теткой, а она сама, до того живая, просто ртуть, что представить ее в гробу было никак нельзя, хотя только что и видела ее там. И, конечно же, Моди!

Надо сказать, внешность у Клавдии действительно была неординарная, запоминающаяся. Встретишь ее на своем пути — уже вряд ли забудешь. Начиная с фигуры, в ней поражало всё. Вроде подслеповатые, но зоркие до хищности глаза, скорее жилистое, чем сухое, туловище наклоном вперед, ноги, хоть и подшаркивают, но еще могут и ударить рысью, руки по сторонам клешнями вовнутрь в готовности №1 подобрать всё, что плохо или не там лежит. Одежда с обувью — в ней хоть в лес, хоть на ядерный полигон, не только предохранят, но и спасут.

Теткин дом с участком на шесть соток располагался как раз напротив места, где по субботам осуществлялся забор мусора. Там висело объявление: «Господа! Имейте совесть — не бросайте мусор! Штраф 10000 рублей!» Мусор, тем не менее, в течение всей недели бросали, потешаясь над несуразностью штрафа. «И писали бы сразу — миллион!» — шутили некоторые. Однако, когда отключили свет у нескольких проштрафившихся с дальних участков дачников, мусор бросать перестали, тем более за соблюдением призыва яро блюла тетка Клавдия. (Недаром же ее выбирали много лет подряд членом правления, ответственным за порядок в садовом товариществе).

Сама Клавдия регулярно ходила по дороге около своего дома и собирала в пакетик камешки и палки. Их то и дело подбрасывал под забор какой-то пакостник. Бабка подозревала одного господина в кепке, который каждый день следовал шарнирной походкой мимо ее участка в магазинчик, где продавали водку на разлив. Когда он шел слева направо, то спешил и не обращал на бабку никакого внимания, а когда возвращался справа налево, освещал ее торжествующим взглядом. Клавдия знала, что торжество во взгляде у того может быть только по причине встречи двух пакостей: алкоголя и подбрасывания ей ночью мусора под калитку.